В верхнем ящике моего рабочего стола лежит предмет, который вряд ли найдешь в каком-нибудь другом московском офисе. Это сильно потрепанная кожаная ладанка с полуистлевшим клочком бумаги внутри. На ладанке вышита арабской вязью надпись «ва мата'ан» – «приносящий пользу», – так в Коране назван огонь. Слова на бумаге, едва различимые теперь, я до сих пор помню, как пароль от своего почтового ящика или телефонный номер жены: «Вакам мин кориятин ахлакнаха фаяаха ба/суна баятан а ум ко-илуун».

Дело было осенью 1983 года под Мехтарламом. Нас перебросили из Панджшера, поскольку в штаб поступили сведения о том, что моджахеды собираются создавать здесь мощный укрепрайон. Прежде душманы на зиму всегда уходили в Пакистан или Иран, но теперь тактика изменилась. Мы не слишком обживались – какой смысл, если не знаешь, где окажешься завтра? Тем не менее, с местным населением контакты наладились довольно быстро – в близлежащих кишлаках наши служивые всегда пробавлялись то виноградом, то бараниной, а то и гашишем. Помимо хозяйственной необходимости был в этом и другой резон: иной раз по этому каналу приходила самая свежая и достоверная информация.

Соседствовавший с нашей частью кишлак был расположен в распадке между двумя отрогами Гиндукуша. Так называемое «мирное население» растило пшеницу, рис, огурцы, держало овец и ишаков. Но грань между «мирными» и «немирными» всегда была условна. Сегодня он дехканин или дуканщик, а завтра достанет из-под камня АКМС или «Бур» и рванет в горы.

Помню, в конце ноября, когда у нашего комбата намечался день рождения, группа бойцов получила от взводного ответственное задание – наведаться в кишлак и раздобыть чего-нибудь к праздничному столу. А заодно пообщаться с местными и прощупать обстановку. В числе откомандированных оказался и я. Нацелились мы на барашка, не задарма, конечно, а в обмен на «шпагу» – отработанный спирт с Ан-26, в свое время на что-то выменянный у летчиков.

Старостой селения оказался забитый нуждой пуштун. Он говорил с нами с порога своей лачуги, то и дело с видимым беспокойством оглядываясь через плечо. Общий смысл его речи понять было нетрудно – дескать, лишних баранов сейчас на подведомственной ему территории не имеется. Выводок ковырявшихся в пыли неподалеку от дома старостиных бачат притих и боязливо посматривал на четырех вооруженных смурных «шурави». Мы молча переглядывались: задание есть задание – хоть и не боевое, а надо выполнять. Назначенный среди нас старшим Витька Мощенок из Рязани вздохнул: придется, видно, выяснять, что за нечистая сила там, за спиною старосты как будто держит его рукой за горло и диктует слова отказа.

Вдруг в дверном проеме возникла приземистая фигура – пестрая национальная жилетка «васкат», черная чалма, крашеная хной борода. Несуетливые движения, спокойный властный взгляд. Перекинувшись со старостой парой слов на непонятном нам наречии, странный субъект на сносном русском объяснил, почему-то выбрав меня в качестве собеседника, что он торговец амулетами, направляется из Асадабада в Кабул, а в доме старосты – своего дальнего родича – остановился на ночлег. Оружия у него, по-видимому, не было. В знак расположения нам было предложено выбрать по амулету из нескольких десятков разносортных вещиц, наполнявших сложенные у порога переметные сумы. Вот так и оказалась у меня «волшебная» восточная ладанка. По уверениям торговца, начертанные на клочке бумаги слова были аятом, то есть стихом из священной книги, который приносит удачу праведным. Ребята от подношения отказались.

Барашка местные в тот день нам все-таки организовали, так что в лагерь мы вернулись героями… А через неделю наша БМП, возвращаясь на базу после конвоирования колонны наливников-бензовозов, подорвалась на фугасе. Из семи человек экипажа в живых – каким-то чудом – остались двое: я и Витька. Ему перебило руку выше локтя, меня же лишь слегка контузило. Придя в себя, я увидел горящую перевернутую бронемашину, изувеченные тела и сбегающихся с разных сторон духов. В такт приливам крови билась в виски одна-единственная неизвестно откуда взявшаяся мысль: «Господи, что же мы делаем здесь?!»

Нас скрутили, стали обыскивать. Сказать, что добытая из моего нагрудного кармана ладанка произвела на душманов сильное впечатление, – ничего не сказать. Повторяя «Вакам мин кориятин», «Вакам мин кориятин», они передавали амулет из рук в руки в полной растерянности, причина которой была для нас не ясна. В конечном счете, после недолгого совещания, было принято решение: нас поставили на ноги и, ткнув каждого для вящей ясности намерений автоматом в спину, повели в горы. Надо сказать, нам уже не первый раз крупно везло: случись это через год с небольшим, после того, что устроили наши орлы в Бадабере, шансов вот так, живыми попасть в лагерь моджахедов у нас не было бы никаких. Тогда, после восстания советских военнопленных, в результате которого был уничтожен огромный склад боеприпасов, афганским мятежникам был дан четкий приказ: «Шурави» в плен не брать».

Мы шли несколько часов по неприметным тропам в лабиринтах ущелий. Нам не завязывали глаз, да это было и ни к чему: запомнить такую дорогу чужакам, очевидно, было не под силу. Наконец мы миновали часовых и вступили в душманский лагерь – палаточный городок в мрачной, промозглой расселине. Сотни полторы духов провожали нас суровыми взглядами до самой большой, стоящей несколько на отлете палатки. Должно быть, о возвращении отряда уже доложили командиру: не успели мы подойти, как полог откинулся и из шатра вышел важный коренастый бородач в белом тюрбане и куртке-хаки западного покроя. Несмотря на другую одежду и черный естественный цвет растительности на лице, в нем невозможно было не узнать нашего старого знакомого – торговца амулетами.

По его приказу нам развязали руки и предложили войти в палатку. Мне же, даже с некоторым почтением, вернули ладанку. Из обреченных на мучительную смерть пленников словно по волшебству мы превратились в гостей. Как выяснилось, судьба или счастливая случайность привела нас в лагерь полевого командира Ахмада Али, вставшего на сторону мятежников не столько по религиозным и политическим, сколько по патриотическим мотивам. А причина замешательства взявших нас в плен душманов стала понятна, когда Али вытащил из-под своей рубахи точно такую же ладанку с такой же надписью на бумажке внутри. Похожие «амулеты» были и у всех бойцов его отряда.

Четыре дня мы провели в лагере, пока люди Али вели переговоры о том, чтобы обменять нас на кого-то из мятежников, попавших в плен к нашим. Все это время с нами обращались как с гостями – по-видимому, ослушаться командира никому и в голову не приходило, хотя не сомневаюсь, что при других обстоятельствах с нас охотно содрали бы кожу. Но в конце концов процедура обмена состоялась и мы благополучно вернулись в часть. Конечно, вниманием особистов ни я, ни Витька после этого случая обойдены не были, но служить нам оставалось, слава богу, всего по паре месяцев, и прошли они без каких-либо приключений.

Кстати, «торговец амулетами» не обманул: не так давно я показывал свою ладанку одному ученому мусульманину, и тот, не без труда разобрав надпись на бумажке, подтвердил, что это действительно аят из седьмой суры Корана. «О, сколько же селений Мы погубили! И настигала их Наша кара ночью или во время полуденного отдыха», – говорится в этом стихе. Иногда я достаю свой «амулет», вспоминаю Ахмада Али и думаю: «Господи, что же мы делали там?!»

апрель 2011