Большинство явлений, которые люди относят к судьбоносным, лишь ярче проявляют нашу внутреннюю сущность, но не меняют ее. Таковы бедность и богатство, слава и опала, вера и неверие. Очень немногое по-настоящему переиначивает нас, ломает старые устои души и возводит вместо них новые. Такова любовь, такова, должно быть, смерть. Остальное вторично.

Мы не должны были быть вместе – слишком многое препятствовало этому. Я вырос в северном городке в семье советского чиновника средней руки и учительницы начальных классов – в типовой ячейке общества, спасавшейся от распада силой привычки. Верховодила в семейных делах мама, волевая, никогда ни в чем не сомневавшаяся женщина. После упразднения коммунистической идеологии родители обратились в сторону Церкви, заодно решив за меня те вечные мировоззренческие вопросы, которые встают перед каждым из нас в юности. После школы, провалив поступление в три столичных вуза, я зацепился за довольно незавидное место в некой выставочной компании и остался в Москве.

Ясмин же родилась на три года позже меня в столице одной из центральноазиатских республик-сестер. В ее внушительной семье царил патриархат. Глава семейства занимался торговлей, мать сидела на хозяйстве и возилась с потомством. Даже в застойную эпоху родители Ясмин придерживалась веры своих предков, которая только окрепла после «парада суверенитетов», так что воспитание детей происходило в духе Адата – мусульманского неписанного права. Что касается образования, то незадолго до нашей встречи Ясмин весьма успешно окончила мединститут, и перед ней забрезжили недурные перспективы на фармацевтическом поприще.

Мы познакомились семь лет назад в Москве при подготовке медицинской выставки. Это был первый приезд Ясмин в Россию – она привезла какие-то чудодейственные восточные мази. Чтобы решить неизбежно возникающие в подготовительной суете организационные вопросы, я попросил ее заехать к нам в офис.

Что привлекло меня в нездешней хрупкой девушке с глазами, похожими на два зеленых оазиса в пустынных барханах ее родины? Сейчас я точно знаю ответ. Вся моя предыдущая жизнь была ожиданием этой встречи. Все скрыто действовавшие в моей судьбе силы притяжения и отталкивания подготавливали этот момент. Накопившаяся в душе критическая масса предрассудков, пошлости, мещанства должна была в тот день либо окончательно погрести под собой все живое, либо исчезнуть под очищающим напором большого чувства. Такую же душу, погибающую под толщей чуждого образа мыслей и чувств, я предположил в Ясмин. И не ошибся.

Два с половиной года длился наш роман в электронных письмах, два с половиной года мы встречались на выставках раз в три-четыре месяца. Постепенно для меня открывался непривычный, но прекрасный мир другой души и другого народа. Самое удивительное, что, несмотря на все различия культур, обычаев, религий, в главном мы оказались не просто близкими людьми, нет – мы дополняли друг друга до чего-то целого, чему по отдельности доводились только жалкими осколками.

Любовь изменила нас. Увидеть мир глазами другого можно, только любя. Но единожды проделав такой опыт, вдруг понимаешь, что твой взгляд на мир – один из бесконечного числа возможных. Это головокружительное ощущение: как будто смотришь на предмет с привычного ракурса, а потом, оставаясь на прежнем месте и продолжая наблюдать, неожиданно для себя одновременно видишь его оборотную сторону. Дальше – больше: оказывается, разглядывать предмет можно с трех, пяти, ста точек зрения разом, особенно интересно – изнутри него... И тогда уже нельзя, немыслимо оставаться прежним.

«Даже в городе сокровищ есть разносчики хвороста», – говорят на Востоке. Людям открыто небо, но они предпочитают копошиться на земле. Нужно ли говорить, что почти все родные и друзья как с одной, так и с другой стороны, пророчили нам несчастья? Наше решение пожениться было принято в штыки. Ясмин грозили, что после загса у нее не останется ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер. Мне тоже сулили отлучение от родительского дома. Свадьба была скромной, без гостей и застолья.

Ясмин оказалась чудесной женой. Даже смутная тень сомнения в правильности сделанного выбора ни разу не омрачила наш брак. Пусть мы не всегда понимали друг друга с полуслова, но каждый из нас был готов вникнуть в образ мыслей другого, взглянуть на мир его глазами. И если мы в чем-то соперничали, то разве что в желании уступить свои позиции без боя. Единственное, что тяготило нас, – это отчуждение близких, которые не хотели разделить нашего блаженства.

Примерно через год после свадьбы, когда Ясмин была на седьмом месяце, я решил предпринять попытку наладить отношения с моими родителями. План был прост и наивен: мы должны были неожиданно нагрянуть к ним в гости, а они, увидев наше настоящее и предстоящее счастье, – забыть свои предрассудки и злобу. Никого ни о чем не предупредив, мы сели в поезд и ранним февральским вечером прибыли в город моего детства.

Едва умолк звонок, как за дверью послышались торопливые шаги отца. Первая реакция – удивление – вполне соответствовала моему плану, однако дальше события развивались по другому сценарию. Быстро овладев собой, отец с ледяной вежливостью пригласил нас войти. Демонстративно не замечая Ясмин, он задал мне пару дежурных вопросов и уткнулся в газету, очевидно, дожидаясь подкрепления.

Через пятнадцать минут с работы вернулась мать. Через двадцать пять – мы оказались на морозе за дверью, даже не успев понять, что произошло. Я стоял, совершенно растерянный и раздавленный. Жена держалась молодцом, но мне ли было не видеть, как тяжело дались ей эти десять минут позора ее свекрови.

По пути на вокзал Ясмин пожаловалась на боли в животе. Я переполошился, но она успокаивала меня, говорила, что это моя любопытная дочурка хочет взглянуть на свою историческую родину. Тем не менее боли не унимались, и мне волей-неволей пришлось заняться поисками роддома в этом темном, холодном, таком неродном городе.

Битый час добирались мы до места, между тем Ясмин становилось все хуже. Едва войдя в приемное отделение, она без чувств повисла у меня на руках. Как в тумане помню дальнейшее: запах нашатыря, осмотр, утрясание каких-то дурацких формальностей, внушающие ужас слова «воспаление нервных окончаний», «обильное кровотечение», «кесарево».

Врач рассказывал потом, глядя через меня куда-то вдаль: она была снова без сознания, когда ввели наркоз, неожиданно начало падать давление, остановилось сердце – наступил анафилактический шок. До поздней ночи бригада спасала обеих – роженицу и ребенка, но выжила только девочка.

Почему все сложилось так, а не иначе? Почему ничего не вернуть и не удержать? Почему жизнь предпочитает осколки целому? Почему? У меня еще нет точных ответов, но я начинаю догадываться.

Через две недели мы вернулись в Москву – я и моя маленькая Ясмин. Здесь время, остановившееся в вестибюле северного роддома, пошло вновь. Здесь я начал учиться смотреть на мир глазами дочери – глазами, похожими на два зеленых оазиса в пустыне этого мира.

июнь 2011